Английские зрители

В этом же купе ехал молодой человек с грустным лицом. Он оказался военным летчиком, служащим в английских авиационных частях, расположенных в Австралии. Приезжал он в Лондон в отпуск, чтобы повидаться со своими родителями. Жены у него нет, так как он недостаточно встал на ноги, чтобы иметь право на жену, — это я привожу его объяснение. Едет он сейчас в какой-то город, где находится тот аэродром, с которого ему надо вылетать в Австралию. Настроение у него плохое, потому что, во-первых, ему не хочется ехать, а во-вторых, еще и потому, что он снова больше чем на год расстался с родителями, которых очень любит. Сегодня — его последний вечер в Англии. Меня он узнал, так как видел в телевизоре. «Как бы мне хотелось посмотреть ваш полный концерт! К сожалению, это невозможно: ведь завтра я буду уже в воздухе. Сегодня вечером? Ваш концерт сегодня вечером? Где? А если я сойду с поезда вместе с вами? Мне удастся купить билет на концерт?»

И он действительно выскакивает вместе с нами из поезда, и помогает носильщику тащить мою ширму, и поселяется в той же гостинице, и смотрит концерт, и прибегает в антракте за кулисы, а после концерта долго прощается и благодарит за то, что последний вечер в Англии у него оказался таким веселым.

В каком-то городе между прибытием поезда и концертом было очень мало времени. Мы были голодны, а поесть уже некогда. Мы — это переводчица миссис Барр, моя жена и я. Пока ехали в машине, говорили о том, что хорошо бы сейчас хоть чуть чего-нибудь перекусить. В антракте за кулисами неожиданно появился встречавший нас на вокзале, а затем сидевший за рулем машины мистер Бротертон. В руках у него был термос и большой бумажный, очень теплый сверток. Горячие пирожки. Это, оказывается, его жена успела быстро испечь, пока шло первое отделение. Наш неожиданный кормилец разложил пирожки, разлил чай в термосные стаканчики и, в восторге глядя в наши жующие рты, расспрашивал о Москве.



В первый же мой приезд, вернее — прилет в Лондон, буквально через два дня, мы вместе с кинорежиссером Григорием Васильевичем Александровым выступали в телевизионной студии. Александров давал интервью о советском кино, я показывал кукол. Происходило все это в более чем непринужденной обстановке. Александров хотя и говорит по-английски намного лучше меня, но тоже не абсолютно идеально. Отвечая на вопросы интервьюера, он иногда ошибался в произношении или построении фразы и тут же весело поправлялся или переспрашивал своего собеседника. Оба они смеялись и затем говорили дальше. Это не было специальной инсценировкой веселья, и одновременно это не было развязно. Это было именно непринужденно. И, конечно, это-то и понравилось зрителям. Газеты писали: «Он оказался милым и симпатичным, этот русский из Москвы!»

Я показывал несколько моих номеров, в том числе и «Колыбельную песню» Мусоргского с куклой Тяпой, а в конце, прощаясь со зрителями, пожелал счастья «ту эврибоди» — «всем» — «энд ту ол йор чилдрен» — «и всем вашим детям».

Мое выступление получило хорошую оценку газет, но наибольшее впечатление, оказывается, произвели Тяпа и мое пожелание «счастья всем вашим детям».

Так как в Великобритании несколько миллионов телевизоров, то, значит, нас с Александровым сразу услышало, а главное — увидело много миллионов англичан. Утром, выйдя на улицу, мы поняли это по тому, как на нас оглядывались и как улыбались нам встречные.

Это постоянное узнавание так и сохранилось на протяжении всей моей жизни в Англии, не только в первый, но и во второй приезд. На пристани, в таможне, когда я ровно через полгода вступил на английскую землю, таможенный чиновник сказал мне:

— Гуд монинг! Хау из йор Тьяпа? — Доброе утро! Как поживает ваш Тяпа?

Ходить по городу, когда тебя узнают и показывают на тебя кто глазами, кто пальцем, — это, хоть и тешит актерское тщеславие, — вовсе не так уж легко. Но, по правде сказать, в Англии мне такое узнавание было приятно. Не по тщеславным соображениям, а по причинам более уважительным. Из-за этих ежедневных узнающих меня незнакомых глаз я чувствовал себя в чужой стране не чужаком, а гостем, да еще гостем желанным. Глаза эти, как маленькие градусники, показывали температуру доброжелательного отношения англичан к людям из Советского Союза и стремление понять и ощутить нас конкретно, путем обычного человеческого контакта.

Эти «узнавания» происходили не только в Лондоне, но и в любом большом или маленьком городе, в котором я по тем или иным причинам оказывался.

Как-то в Шотландии, в городе Абердине, мы зашли в рабочую закусочную, чтобы наскоро выпить кофе. Взобрались на высокие неудобные стулья-вертушки. Налево от меня перед недопитой, остывшей чашкой сидел усатый человек и читал газету. Судя по запекшейся зеленой краске на его башмаках, это был маляр. Переворачивая страницу, он обнаружил меня и сразу же, отложив газету, спросил: «Простите, не мог ли я вас видеть в телевизоре?» Я сказал: «Да». — «Большое спасибо.   Вы очень смешно показывали кукол. Мой Фред уже спал, но утром я сказал, что человек из Москвы пожелал ему счастья».

Проезжая на машине малюсенький городок Стивенэдж, мы остановились, чтобы купить в универсальном магазине конверты и открытки. Продавщицы сбежались целой стайкой. «Это правда, что вы сначала были художником? Нарисуйте, пожалуйста, что-нибудь на память нашим детям! Если можно, Тяпу!»